Неточные совпадения
Стародум(распечатав и
смотря на подпись). Граф Честан. А! (Начиная читать, показывает вид, что глаза разобрать не могут.) Софьюшка! Очки мои на столе,
в книге.
—
Смотря по нападениям. Впрочем, не угодно ли чаю? — Она поднялась и взяла
в руку переплетенную сафьянную
книгу.
Он
в том покое поселился,
Где деревенский старожил
Лет сорок с ключницей бранился,
В окно
смотрел и мух давил.
Всё было просто: пол дубовый,
Два шкафа, стол, диван пуховый,
Нигде ни пятнышка чернил.
Онегин шкафы отворил;
В одном нашел тетрадь расхода,
В другом наливок целый строй,
Кувшины с яблочной водой
И календарь осьмого года:
Старик, имея много дел,
В иные
книги не глядел.
Бывало, как досыта набегаешься внизу по зале, на цыпочках прокрадешься наверх,
в классную,
смотришь — Карл Иваныч сидит себе один на своем кресле и с спокойно-величавым выражением читает какую-нибудь из своих любимых
книг. Иногда я заставал его и
в такие минуты, когда он не читал: очки спускались ниже на большом орлином носу, голубые полузакрытые глаза
смотрели с каким-то особенным выражением, а губы грустно улыбались.
В комнате тихо; только слышно его равномерное дыхание и бой часов с егерем.
Долго бессмысленно
смотрел я
в книгу диалогов, но от слез, набиравшихся мне
в глаза при мысли о предстоящей разлуке, не мог читать; когда же пришло время говорить их Карлу Иванычу, который, зажмурившись, слушал меня (это был дурной признак), именно на том месте, где один говорит: «Wo kommen Sie her?», [Откуда вы идете? (нем.)] а другой отвечает: «Ich komme vom Kaffe-Hause», [Я иду из кофейни (нем.).] — я не мог более удерживать слез и от рыданий не мог произнести: «Haben Sie die Zeitung nicht gelesen?» [Вы не читали газеты? (нем.)]
Хозяин игрушечной лавки начал
в этот раз с того, что открыл счетную
книгу и показал ей, сколько за ними долга. Она содрогнулась, увидев внушительное трехзначное число. «Вот сколько вы забрали с декабря, — сказал торговец, — а вот
посмотри, на сколько продано». И он уперся пальцем
в другую цифру, уже из двух знаков.
На комоде лежала какая-то
книга. Он каждый раз, проходя взад и вперед, замечал ее; теперь же взял и
посмотрел. Это был Новый завет
в русском переводе.
Книга была старая, подержанная,
в кожаном переплете.
Самгин следил, как соблазнительно изгибается
в руках офицера с черной повязкой на правой щеке тонкое тело высокой женщины с обнаженной до пояса спиной,
смотрел и привычно ловил клочки мудрости человеческой. Он давно уже решил, что мудрость, схваченная непосредственно у истока ее, из уст людей, — правдивее, искренней той, которую предлагают
книги и газеты. Он имел право думать, что особенно искренна мудрость пьяных, а за последнее время ему казалось, что все люди нетрезвы.
Посмотрев, как хлопотливо порхают
в придорожном кустарнике овсянки, он
в сотый раз подумал: с детства, дома и
в школе, потом —
в университете его начиняли массой ненужных, обременительных знаний, идей, потом он прочитал множество
книг и вот не может найти себя
в паутине насильно воспринятого чужого…
Особенно был густ этот запах
в угрюмом кабинете, где два шкафа служили как бы окнами
в мир толстых
книг, а настоящие окна
смотрели на тесный двор, среди которого спряталась
в деревьях причудливая церковка.
Нет, Любаша не совсем похожа на Куликову, та всю жизнь держалась так, как будто считала себя виноватой
в том, что она такова, какая есть, а не лучше. Любаше приниженность слуги для всех была совершенно чужда. Поняв это, Самгин стал
смотреть на нее, как на смешную «Ванскок», — Анну Скокову, одну из героинь романа Лескова «На ножах»; эту
книгу и «Взбаламученное море» Писемского, по их «социальной педагогике», Клим ставил рядом с «Бесами» Достоевского.
В городе, подъезжая к дому Безбедова, он увидал среди улицы забавную группу: полицейский, с разносной
книгой под мышкой, старуха
в клетчатой юбке и с палкой
в руках, бородатый монах с кружкой на груди, трое оборванных мальчишек и педагог
в белом кителе — молча
смотрели на крышу флигеля; там, у трубы, возвышался, качаясь, Безбедов
в синей блузе, без пояса,
в полосатых брюках, — босые ступни его ног по-обезьяньи цепко приклеились к тесу крыши.
Было очень неприятно наблюдать внимание Лидии к речам Маракуева. Поставив локти на стол, сжимая виски ладонями, она
смотрела в круглое лицо студента читающим взглядом, точно
в книгу. Клим опасался, что
книга интересует ее более, чем следовало бы. Иногда Лидия, слушая рассказы о Софии Перовской, Вере Фигнер, даже раскрывала немножко рот; обнажалась полоска мелких зубов, придавая лицу ее выражение, которое Климу иногда казалось хищным, иногда — неумным.
Клим Самгин решил не выходить из комнаты, но горничная, подав кофе, сказала, что сейчас придут полотеры. Он взял
книгу и перешел
в комнату брата. Дмитрия не было, у окна стоял Туробоев
в студенческом сюртуке; барабаня пальцами по стеклу, он
смотрел, как лениво вползает
в небо мохнатая туча дыма.
Подумав, он вспомнил: из
книги немецкого демократа Иоганна Шерра. Именно этот профессор советовал
смотреть на всемирную историю как на комедию, но
в то же время соглашался с Гете
в том, что...
Говоря, он
смотрел в потолок и не видел, что делает Дмитрий; два тяжелых хлопка заставили его вздрогнуть и привскочить на кровати. Хлопал брат
книгой по ладони, стоя среди комнаты
в твердой позе Кутузова. Чужим голосом, заикаясь, он сказал...
В жизнь Самгина бесшумно вошел Миша. Он оказался исполнительным лакеем, бумаги переписывал не быстро, но четко, без ошибок, был молчалив и
смотрел в лицо Самгина красивыми глазами девушки покорно, даже как будто с обожанием. Чистенький, гладко причесанный, он сидел за маленьким столом
в углу приемной, у окна во двор, и, приподняв правое плечо, засевал бумагу аккуратными, круглыми буквами. Попросил разрешения читать
книги и, получив его, тихо сказал...
Развернув переплет
книги, он прищурил глаз,
посмотрел в трубочку корешка.
В дешевом ресторане Кутузов прошел
в угол, — наполненный сизой мутью, заказал водки, мяса и, прищурясь,
посмотрел на людей, сидевших под низким, закопченным потолком необширной комнаты; трое,
в однообразных позах, наклонясь над столиками, сосредоточенно ели, четвертый уже насытился и, действуя зубочисткой, пустыми глазами
смотрел на женщину, сидевшую у окна; женщина читала письмо, на столе пред нею стоял кофейник, лежала пачка
книг в ремнях.
После тяжелой, жаркой сырости улиц было очень приятно ходить
в прохладе пустынных зал. Живопись не очень интересовала Самгина. Он
смотрел на посещение музеев и выставок как на обязанность культурного человека, — обязанность, которая дает темы для бесед. Картины он обычно читал, как
книги, и сам видел, что это обесцвечивает их.
Услышит о каком-нибудь замечательном произведении — у него явится позыв познакомиться с ним; он ищет, просит
книги, и если принесут скоро, он примется за нее, у него начнет формироваться идея о предмете; еще шаг — и он овладел бы им, а
посмотришь, он уже лежит, глядя апатически
в потолок, и
книга лежит подле него недочитанная, непонятая.
Он походит, походит по комнате, потом ляжет и
смотрит в потолок; возьмет
книгу с этажерки, пробежит несколько строк глазами, зевнет и начнет барабанить пальцами по столу.
— Что такое? — спросил Штольц,
посмотрев книгу. — «Путешествие
в Африку». И страница, на которой ты остановился, заплесневела. Ни газеты не видать… Читаешь ли ты газеты?
Илья Иванович иногда возьмет и
книгу в руки — ему все равно, какую-нибудь. Он и не подозревал
в чтении существенной потребности, а считал его роскошью, таким делом, без которого легко и обойтись можно, так точно, как можно иметь картину на стене, можно и не иметь, можно пойти прогуляться, можно и не пойти: от этого ему все равно, какая бы ни была
книга; он
смотрел на нее, как на вещь, назначенную для развлечения, от скуки и от нечего делать.
— Довольно, довольно! — остановила она с полуулыбкой, не от скуки нетерпения, а под влиянием как будто утомления от раздражительного спора. — Я воображаю себе обеих тетушек, если б
в комнате поселился беспорядок, — сказала она, смеясь, — разбросанные
книги, цветы — и вся улица
смотрит свободно сюда!..
— Я всегда прежде
посмотрю, — продолжала она смелее, — и если печальный конец
в книге — я не стану читать. Вон «Басурмана» начала, да Верочка сказала, что жениха казнили, я и бросила.
Бабушка отодвинула от себя все
книги, счеты, гордо сложила руки на груди и стала
смотреть в окно. А Райский сел возле Марфеньки, взял ее за руки.
Смотри: вот они все живые здесь —
в этих
книгах.
Вера с семи часов вечера сидела
в бездействии, сначала
в сумерках, потом при слабом огне одной свечи; облокотясь на стол и положив на руку голову, другой рукой она задумчиво перебирала листы лежавшей перед ней
книги,
в которую не
смотрела.
— Что это за
книга? — спросил Райский вечером. Потом взял,
посмотрел и засмеялся. — Вы лучше «Сонник» купите да читайте! Какую старину выкопали! Это вы, бабушка, должно быть, читали, когда были влюблены
в Тита Никоныча…
— И пусть, и
книги ей
в руки. Мы сами прекрасные!
Смотри, какой день,
смотри, как хорошо! Какая ты сегодня красавица, Лиза. А впрочем, ты ужасный ребенок.
Мы пошли назад; индиец принялся опять вопить по
книге, а другие два уселись на пятки слушать; четвертый вынес нам из ниши роз на блюде. Мы заглянули по соседству и
в малайскую мечеть. «Это я и
в Казани видел», — сказал один из моих товарищей,
посмотрев на голые стены.
Половодов скрепя сердце тоже присел к столу и далеко вытянул свои поджарые ноги; он
смотрел на Ляховского и Привалова таким взглядом, как будто хотел сказать: «Ну, друзья, что-то вы теперь будете делать…
Посмотрим!» Ляховский
в это время успел вытащить целую кипу бумаг и бухгалтерских
книг, сдвинул свои очки совсем на лоб и проговорил деловым тоном...
Вот почему автор
книги об «Основах церковно-общественного суда» судил бы правильно, если бы, изыскивая и предлагая эти основы,
смотрел бы на них как на временный, необходимый еще
в наше грешное и незавершившееся время компромисс, но не более.
Сделалась пауза. Комиссия собиралась
в библиотеке князя Сергея Михайловича, я обернулся к шкафам и стал
смотреть книги. Между прочим, тут стояло многотомное издание записок герцога Сен-Симона.
Влияние Грановского на университет и на все молодое поколение было огромно и пережило его; длинную светлую полосу оставил он по себе. Я с особенным умилением
смотрю на
книги, посвященные его памяти бывшими его студентами, на горячие, восторженные строки об нем
в их предисловиях,
в журнальных статьях, на это юношески прекрасное желание новый труд свой примкнуть к дружеской тени, коснуться, начиная речь, до его гроба, считать от него свою умственную генеалогию.
По
книгам я знал, что
в Германии и Швейцарии делали опыты учить глухонемых говорить, как мы говорим, и слушать,
смотря на губы.
По вечерам он приносил ко мне наверх из библиотеки
книги с картинами — путешествие Гмелина и Палласа и еще толстую
книгу «Свет
в лицах», которая мне до того нравилась, что я ее
смотрел до тех пор, что даже кожаный переплет не вынес...
Раскроет
книгу жильцов,
посмотрит отметки
в общежитии и, если есть вакансия, даст записку.
Диккенс… Детство неблагодарно: я не
смотрел фамилию авторов
книг, которые доставляли мне удовольствие, но эта фамилия, такая серебристо — звонкая и приятная, сразу запала мне
в память…
— Дурак! Сейчас закроют библиотеку, — крикнул брат и, выдернув
книгу, побежал по улице. Я
в смущении и со стыдом последовал за ним, еще весь во власти прочитанного, провожаемый гурьбой еврейских мальчишек. На последних, торопливо переброшенных страницах передо мной мелькнула идиллическая картина: Флоренса замужем. У нее мальчик и девочка, и… какой-то седой старик гуляет с детыми и
смотрит на внучку с нежностью и печалью…
Сливая
в толстые белые чашки разные жидкости,
смотрит, как они дымятся, наполняют комнату едким запахом, морщится,
смотрит в толстую
книгу и мычит, покусывая красные губы, или тихонько тянет сиповатым голосом...
Одна старушка, каторжная, бывшая некоторое время моею прислугой, восторгалась моими чемоданами,
книгами, одеялом, и потому только, что всё это не сахалинское, а из нашей стороны; когда ко мне приходили
в гости священники, она не шла под благословение и
смотрела на них с усмешкой, потому что на Сахалине не могут быть настоящие священники.
Петр Васильич по пальцам начал вычислять, сколько получили бы они прибыли и как все это легко сделать, только был бы свой прииск, на который можно бы разнести золото
в приисковую
книгу. У Матюшки даже голова закружилась от этих разговоров, и он
смотрел на змея-искусителя осовелыми глазами.
То она твердо отстаивала то,
в чем сама сомневалась; то находила удовольствие оставлять под сомнением то, чему верила; читала много и жаловалась, что все
книги глупы; задумывалась и долго
смотрела в пустое поле,
смотрела так, что не было сомнения, как ей жаль кого-то, как ей хотелось бы что-то облегчить, поправить, — и сейчас же на языке насмешка, часто холодная и неприятная, насмешка над чувством и над людьми чувствительными.
Мать оставила у меня
книги, но запретила мне и
смотреть их, покуда мы будем жить
в Мертовщине.
Я начинал уже считать себя выходящим из ребячьего возраста: чтение
книг, разговоры с матерью о предметах недетских, ее доверенность ко мне, ее слова, питавшие мое самолюбие: «Ты уже не маленький, ты все понимаешь; как ты об этом думаешь, друг мой?» — и тому подобные выражения, которыми мать,
в порывах нежности, уравнивала наши возрасты, обманывая самое себя, — эти слова возгордили меня, и я начинал свысока
посматривать на окружающих меня людей.
Его самого интересовало
посмотреть, что с Неведомовым происходит. Он застал того
в самом деле не спящим, но сидящим на своем диване и читающим
книгу. Вихров, занятый последнее время все своей Клеопатрой Петровной, недели с две не видал приятеля и теперь заметил, что тот ужасно переменился: похудел и побледнел.
Генерал ничего не понимал
в заводском деле и рассматривал все кругом молча, с тем удивлением, с каким
смотрит неграмотный человек на развернутую
книгу.
А когда открыла глаза — комната была полна холодным белым блеском ясного зимнего дня, хозяйка с
книгою в руках лежала на диване и, улыбаясь не похоже на себя,
смотрела ей
в лицо.